Завещание как свидетельство о рождении…

28 июня 2011 г.

(размышления над фильмом Владимира Бортко «Пётр Первый…»)

Свидетельство о рождении державы не может быть ни бумажным, ни каменным. Это - плазменный заряд пассионарности, проторяющий путь молодой страны. Чем он ярче, тем зримее предстают не только пройденные страной вехи, но и болезни её роста. Они состоят в юношеской гипердинамии цивилизационного масштаба. Что, согласитесь, излечимее, чем старческий склероз. Мы же разведём собственно кино, уже удостоенное внимания критиков, и вызванные им размышления, которые трудно ограничить событийной канвой. Тем более что вещественные интерьеры истории лучше оценят другие. Зато типического для ежедневной газеты 5-тысячного тезауруса тут может не хватить.

Диагностируя болезни роста, режиссёр определяет возраст страны, хоть убей, не доросшей до своего совершеннолетия. Только ни с Грозного-рюриковича, ни Тишайшего Романова, а с кризис-менеджера Петра началась российская современность. В этом смысле завещание Титана предстаёт метрикой замысленной им державы. Петром задана матрица нашего национального взросления: через насильственное отрицание прошлого - к божественному будущему. Всякий раз эфемерному. Ибо История торопится зайти на новый круг. Не подтверждённое летописцами завещание Петра реализутся во «внешних подобиях» его преемников. В законотворческой тщете Екатерины Великой и Александра-Освободителя, в неистовом темпераменте Ленина, спартанской безжалостности Сталина, геростратовом ниспровергательстве Ельцина. Всём, что напоминает петровскую «злобу на родное», но не оставило Петру главного Преемника в последующие века. А заодно и не доказало достижимость петровских предначертаний.

По утверждению Бердяева, Пётр и Достоевский - две ипостаси русского духа. Режиссёр строит трёхмерную модель российского пространства. Он протягивает мнемоническую нить от душевных смятений героев Достоевского до безапеляционности гоголевского Тараса. Без государева подтверждения сомнений и воли - в двух смыслах этого парадоксальнейшего из слов русской словесности - вектор державного строительства теряет и без того мятущуюся стрелку, превращаясь в скалярную аморфность. Не она ли периодически обрекает общество на обмякание? Ибо преподавание/усвоение истории государства Российского у нас духовно «снижено» до похожего на комикс красно-белого «суда времени». Истребуемый судом ответ на вопрос «кто виноват?» из года в год не оставляет эфирного времени на - «что делать?»

А, ведь, делать-то сложнее, чем судить. И уж точно насущнее, чем самооправдываться - как будто Пётр и мы - не одно национальное целое. Исторический сюжет нужен режиссёру не затем, чтобы бросить вызов Ключевскому с Соловьёвым. Чтобы конденсировать память вокруг реальной личности, утвердившей нашу не только «гербо-головную» раздвоенность-боль. Но, ведь, она служит условием евразийского охвата будущего. Бортковский Пётр историчен не хроникой своего времени, а доподлинным замахом на глобальность русского проекта. Поэтому нам важнее не доподлинность задачи морехода Беринга, а одноименный пролив. Как гипотетический по тому времени предел державного искательства. А там, где аллегорическое завещание Петра утрачивает геогафическую конкретность, встаёт образ Мадагаскара. Не как воплощение мифа о земном парадизе - обители уставших. А как символ непознанного, но обещающего пользу. Поэтому - достойного постижения. А это - нечто среднее между космосом и Любовью.

В этих сущностях, а не в отношении к нему разноудалённых по «хронусу» соотечественников и иноземцев, Пётр утверждал роскошь ощущения себя частицей молодой империи. В рождении которой он участвовал в качестве прародителя, безальтернативно внесённого в метрику. Заданный Петром статус России как субъекта, прежде всего, стихии коренится в приверженности сухопутной державы океаническим масштабам самовоплощения. Приверженности морю, как среде отрыва в промыслительно безбрежное «взрослое» будущее, с которым страна совладает. Со стремлением к чуду. Силой таланта и богатства, а не самоедства и лукавства. Оно по постпетровским последствиям оказалось сродни нашему безбрежно необустроенному сухопутью. В этом состоит обнажаемый режиссёром конфликт между небесно-глубинным диапазоном петровских исканий и земным менталитетом поколений его соотечественников. Когда Россия не побеждает внешнего врага, её лукавое большинство «поедает» одухотвороённое меньшинство. Сыронизируем: может, Пётр рано закончил Северную войну?

Стартовое значение петровского завещания, его схожесть с метрикой обусловлены прописанностью смысла государственного бытия – во имя отца и рода. Но пустота в графе «обустройство» обрекает страну на непостоянство внутривенного тока, на парадигму введённой Петром «тельняшки». Когда светлая полоса зияет пустотой. А тёмная - кажется наполненной смыслом. Когда мы в бурсацком кураже, как предрёк Визбор, пропиваем флот, чтобы его не опозорить…

Не потешайтесь метаниям России. Вы торопитесь в гипермаркет. Мы - на Мадагаскар. На совершеннолетие страны туда отправится «Сапсан» под флагом парусника «Авось». Чтобы, даст Бог, лишь притормозить у нового Адмиралтейства…

Борис Подопригора, преподаватель философского факультета СПбГУ, литератор, лауреат творческих премий

Газета Котлин № 13 2011г

Самое читаемое