Политика стыда

05 сентября 2012 г.

 В советское время было понятие «морально-политическое единство». Неважно, кого с кем, и что это была за «мораль» — но рядом с политикой стояла именно нравственная категория. Считалось, что она должна там стоять.

При нынешней власти подобная связка не проходит. Не осталось ничего, что власть посчитала бы для себя зазорным сказать или сделать с оглядкой на элементарные приличия, на мнение сограждан с остатками мозга и совести. Атрофия стыда и каких-либо представлений о правилах поведения в обществе стали естественным состоянием власти. Она и раньше не отличалась воспитанием, но теперь вся резьба сорвана. Занимаясь воцерковлением государства, она живет в полном ощущении, что Бога на самом деле нет и теперь дозволено всё. Однако даже в таких условиях остается пространство политически значимой морали — там, где люди решают для себя вопросы уважения и самоуважения. Все чаще власть демонстрирует абсолютное и вопиющее неуважение к значительной и далеко не худшей, части общества. Уже не раз пытались найти общий знаменатель для этой массовидной сборки — «рассерженные горожане». Считается, что этим людям чего-то вдруг резко стало не хватать — политического представительства и влияния на судьбы, социальных лифтов, самореализации, перспективы. Но, возможно, они просто не хотят, чтобы им не плевали в лицо. Известно, что академик Сахаров был так тверд в отстаивании своих политических принципов потому, что воспринимал их как часть научной истины. Ученый противостоял инквизиции, требовавшей отказаться от знания и принять ложные утверждения, хотя бы молчанием. В той или иной мере это есть во всяком уважающем себя человеке. Но именно сейчас ситуация усугубилась. Советская власть вела себя, как в анекдоте: итак, дети, пятью пять будет двадцать пять, ну двадцать шесть, но никак не больше. Путиноиды идут дальше, их сигнал обществу раздваивается. Итак, сегодня пятью пять будет двести пятьдесят, а там посмотрим. Для тех, кто готов верить всему, что сверху, это становится оперативной истиной. Но более вменяемая часть общества слышит большее: пятью пять будет столько, сколько скажем мы. Дальше под эту модель рисуется своя таблица умножения, проникающая во все поры общественных отношений (судья, инспектор ДПС, сотрудник ППС, МЧС,ФНС,ФССП и прочая)— все это сотни тысяч, если не миллионы маленьких путиных, клоны произвола, тиражируемые в той же логике отношений.

Эта власть уже наплевала в лицо гораздо большему числу людей, чем это можно оценить по протестным акциям и даже по аудитории оппозиционной прессы и сетей. Часть этой аудитории от активных действий удерживает то, что она имеет возможность погружаться в информационный, почти виртуальный мир, в котором власть — прежде всего в ее главной персонификации — получает ответ содержательно асимметричный: слабый организационно, но на порядок более острый и креативный — воистину инновационный. Фраза «Не раскачивайте лодку, нашу крысу тошнит!» столько же сделала для подрыва режима, сколько и для его стабилизации: люди оттянулись в полный рост и не пошли дальше.Установился асимметричный баланс слова и дела. Путин делает свое, а оппозиция сделать ничего или почти ничего не может, но зато она говорит, говорит сильно и ярко, в том числе по делу, тогда как власть в ответ лепечет нечто убогое. У оппозиции почти нет продвижения в реале, но есть повод уважать себя: она, по крайней мере, не молчит и хотя бы пытается делать, что может.

Где-то рядом существует значительная (в потенциале — огромная) часть общества, которая все или почти все про страну и власть понимает, это начальство категорически не любит, но в открытых действиях пока не участвует, поскольку в явленом протесте имеет моральное алиби: кто-то там борется, что-то вроде даже изменяется или может измениться, а я пока занят своим прямым делом, и это для меня и для людей важнее, чем участие в «вашей политике».При этом получается, что власть разбирается как бы не с ними и ее плевки пролетают мимо или почти мимо.Но по мере подавления оппозиции эти люди будут оставаться с властью один на один, в прямом противостоянии. Не будет кому оттягивать и принимать на себя плевки, удары и политические унижения. И тогда всякий, в ком сохранились хотя бы остатки достоинства, поймет, что эта власть, заткнув страну, уже оплевала не оппозицию, не протестующих, а его самого. Если сейчас уход из политики, из социальной активности или из России — выглядит выбором, то скоро это станет простым бегством, бегством с поля боя в войне, которую против твоей воли сделали и твоей. Личное переходит в общественное, мораль в политику, политическое в историческое.В итоге становится стыдно за страну, из которой лучшие люди вынуждены валить в поисках самореализации, — но стыдно и за людей, делающих это в неприлично нагнутом положении, хотя и с гордо поднятой головой . Стыдно за историю, в которой взлеты всегда были столь впечатляющими... Стыдно за это вечное возвращение насилия и похабели, вранья и воинствующей дури. Больно за растоптанный потенциал какой-то там части суши, щедро одаренной гениями и недрами (а что еще надо стране, чтобы достойно встретить свое великое будущее?). Но разговоры о «стране» — тоже алиби для несчастных и слабых, попытка сохранить остатки самоуважения. Страны как моральной инстанции нет — есть люди, ее населяющие, остальное флора и фауна, физика, химия, геология. Нет власти, которая измывается над народом — есть народ, который это терпит. По большому счету нет даже народа — есть конкретные люди, которые сносят запредельные унижения рассудка и совести — кто по слабости характера, кто по тайной слабости к такому унижению. Есть творческая элита, которую власть использует как причиндалы из секс-шопа, есть специально обученная анальная аналитика, косящая под науку, и есть интеллектуальное сообщество, стесняющееся или боящееся выговорить наконец то, к чему давно пора прийти. Уважение как таковое на глазах истекает из этой якобы социальной среды..Наоборот, просторы Родины буквально заливает тяжелая и густая нелюбовь. Власть делает все, чтобы развалить общество взаимным презрением и враждой, забыв, что это разваливает государство.Страна, в которой люди ненавидят и боятся друг друга, обречена. Спасет ее только стыд — если он еще остался. Русских всегда можно было поднять на «стыдно!» и «слабо?». Когда-то с этой светлой идеей согласился даже великий русист д-р Беллингтон, директор Библиотеки Конгресса США.

Александр Рубцов, руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН.

Газета Котлин № 12 2012г

Самое читаемое