Памяти Александра Ивановича Маринеско посвящается

Памяти Александра Ивановича Маринеско посвящается

15 января - официальная дата рождения Александра Ивановича Маринеско. Мы знаем об этом сложном и противоречивом, но несомненно великом человеке больше как о военном, а какой он был отец? Мало кому известно, что в Кронштадте живет дочь Героя Советского Союза.

Воспоминания Татьяны Александровны Маринеско о своём детстве и об отце.

Я потеряла тебя зимой. Был конец ноября, но уже - зима. Шел мокрый, противный снег, было холодно. Снег не таял на твоём лице, и мне очень хотелось стряхнуть снежинки. Много и долго говорили: моряки, штатские, какие – то женщины. Многие плакали. У мамы на глазах были слёзы: то ли от горя, то ли от ветра. Мне тоже хотелось зареветь, но я держалась и больше никогда не плакала, как бы ни было обидно и плохо. Это была твоя выучка. Потом мне придется хоронить родных и друзей, твоих боевых соратников, слёз у меня не бывает, хотя внутри все сжимается в тугой комок.

Никогда не унижаться, быть выше оскорблений, не реветь это я впитала с твоей кровью. Не сдаваться, отстаивать своё мнение – все качества, которые очень часто и подводили меня в жизни, но и не давали упасть до конца, - все это от тебя.
Ох, папа, папа! Как ты мог оставить меня в мои десять лет? Ведь ты был так нужен мне - тепло твоих рук, небритая щетина, хриплый голос с мягкой украинской «г». Зачем? Так рано, всего в пятьдесят лет.

Теперь это грустный праздник.
Раньше 7 ноября мы всегда ходили на демонстрации, неся с собой кучу флажков и шариков, свистулек и трещоток. Народ веселился, радовался, все были чуть – чуть пьяные, потом мы приходили домой, и отмечали день рождения бабушки (маминой мамы), которая родилась 7 ноября, и день рождения отца. Его день рождения официально был 15 января, но дома мы знали, что родился он 6 ноября, и отмечали его вместе с бабушкиным. У нас получался тройной праздник.

Отец, не очень ладивший в повседневной жизни с бабулей, в этот день всегда был предельно вежлив, улыбался, не спорил с ней и делал множество комплиментов, а бабуля сияла, как майское солнце. Вся расслабленная, счастливая, она сидела за столом и слушала тосты, посвященные ей. Стол обычно был заставлен разными яствами, но кроме всего прочего: грибов, кислой капусты, салатов, там всегда была рыба под маринадом, приготовленная отцом, бабушкины пироги с разнообразной начинкой и коронный мамин «наполеон». Часто собирались друзья родителей, приходили бабулины сестры. За столом пели песни под гитару (на гитаре играли мама и мой брат Борис). Пели песни явно интернациональные: латышские (мои бабули по национальности были латышки), папа затягивал украинские, но любимой всеми была морская тема: « Прощай любимый город, Уходим завтра в море, И ранней порой Мелькнёт за кармой Знакомый платок голубой…»

Для меня было раздолье: я читала стихи, пела, танцевала и вообще изображала из себя великую актрису.
Все мне хлопали, смеялись и, распихав по карманам конфеты и пирожки, я убегала гулять с друзьями.

Теперь 7 ноября – это «День согласия и примирения». Коммунисты в этот день проводят митинги, а в остальном это лишь ещё один выходной. Но как жаль мне эти далёкие годы, моё детство и мои игры. Зато моя старшая дочь Елена родилась в один день с дедом (6 ноября), и я в душе праздную не только день рождения дочери, но и рождение отца, без которого не было ни меня, ни моих детей.

Город детства.
Через дорогу от нашего дома, на улице Ораниенбаумской, стояли деревянные сараи, в которых хранились дрова, так как отопление у нас в то время было печное. Вот туда – то мы и сбегали. Носились по сараям и прыгали, залезали внутрь, легко открывая «символические замки», изображали из себя разведчиков, «белых», «красных», русских и немцев. Понарошку убивали и ранили друг друга, применяли пытки.

Естественно случались разные неприятности – проломанные крыши, ступени, разбросанные поленья, за что нам очень влетало от хозяев. Жаловались они почему – то обязательно моим родителям, видимо, потому, что они их не «отбривали», как другие, а выслушивали про все наши шалости со смирением. Поэтому и чинить дыры в крышах и ступенях приходилось моему папе. Особо он меня не ругал, но зол бывал, особенно если попадался уж слишком «наглый» сосед. За это я получала своё наказание: например лишалась обещанной прогулки в зоопарк, намеченной на выходной, а вместо этого торчала у того же сломанного сарая и подавала папе гвозди, доски, молоток. Пока он производил очередную починку, один отдуваясь за всех родителей.

Потом эти сараи снесли, и на их месте одно время был пустырь, а затем вырос магазин и новые «хрущевки». Ещё до сноса сараев за ними в длинном одноэтажном бараке жила большая цыганская семья. С цыганскими отпрысками, которых было множество разного возраста, мы дружили и ходили к ним в гости. У них в бараке было интересно. По всему длиннющему коридору были постелены самотканые половики, и в открытых комнатах тоже. Ходили по ним только босиком.

Я входила туда, как в другой мир, настолько он был не похож на нашу квартиру. Люди они были добрые, всегда шутили и угощали чем–нибудь, пытались гадать по руке, но всегда предсказания были очень осторожные и хорошие. Иногда наши мальчики устраивали разборки с цыганятами, я в них не участвовала, сохраняя нейтралитет. Один раз очень долго задержалась у них, и мой отец пошел меня искать, естественно по наводке «товарищей». Он нашёл меня. Я очень испугалась, что мне влетит, но ничего подобного. Среди цыган он нашёл одного подводника, и они ещё часа полтора говорили с ним о войне и о море. Домой мы ушли очень довольные встречей и друг другом, а дома папа сказал, что мы просто гуляли по городу.

На Малом проспекте Петроградской стороны, напротив нашего дома 52, находилось бомбоубежище. Это был ещё один объект наших нашествий. Вокруг бомбоубежища стоял забор, а за ним - тоже сараи для дров. Мы и там носились как оголтелые, пока нас не выгонит какой – нибудь доведённый до белого каления хозяин. Ведь всё было не так уж невинно. И здесь мы с тем же успехом проламывали ветхие крыши, скача по ним как табун лошадей. Но куда интересней было залезть в само бомбоубежище, похожее на египетскую пирамиду, с множеством переходов, лабиринтов и комнат.

Служило бомбоубежище складским помещением. Но ходили туда редко, сторожа не было, а это было на руку нашей малолетней компании. Ходить внутри было страшно, замирала душа и от страха уходила в пятки. Но до чего же любопытно, и никакой страх не шёл в сравнение с желанием, например, найти там клад или ещё что – нибудь интересное. Если громко крикнуть, откуда – то раздавалось эхо, мы экспериментировали, крича и пища на разные лады.

И всё – таки один раз мы попались. То ли водопроводчик ходил там, то ли загулявший сторож, но он нас так напугал, что дунули мы оттуда со всех ног и рук, и я, перебегая дорогу, ничего не видя перед собой, чуть не угодила под несущийся навстречу мотоцикл. Поймал меня на той стороне дороги папа, бледный и мокрый от страха, но, видимо, очень злой. Он больно схватил меня за руку и отвел домой без единого слова.

Дома, сев на диван, закурив трясущимися руками свой противный «Памир» и помолчав минут десять, он изрёк: «Это всё! Это последняя твоя вылазка, ты попадаешь под домашний арест». Домашний арест означал, что я должна сидеть дома до полного осознания своих безумных действий. Сколько он продлится, зависело от настроения отца и моих последующих объяснений.
Загуливались мы иногда допоздна. И дома за это влетало. Но разве это наказание? Ну, выслушаешь, как ворчит бабуля или мама. Если папа дома, то можно заработать и «отстойку в углу». Домашний арест был серьёзнее.
Продолжение следует.

» к списку

 

Самое читаемое