Блокадные страницы

12 сентября 2011 г.

В моем семейном альбоме полно белых пятен. Многие фотографии сгорели в пожарах Великой Отечественной войны. Пропали не только снимки, но и сама деревня Высокий Остров, в которой родился мой дед Михаил Васильевич Залётов, а также его сестры Евдокия, Ольга и братья Варлаам, Иван, Василий, Павел, Александр. Сегодня Высокий Остров, окруженный Волховом и речкой Покорихой, живет только в рассказах моего отца Константина Михайловича Залётова и его двоюродной сестры Антонины Петровны Мишенковой.

Из троих братьев, призванных в ряды Красной Армии в первые дни войны, вернулся только Павел. Иван и Василий погибли на фронте. Александр, Сашка, самый младший в семье, для фронта был маловат, но тоже, по-своему, боролся с фашистами: пытался спасти родительский дом, зажженный карателями. Ему удалось полностью погасить пламя, но потом взрослые объяснили подростку, как накажут всю семью за неповиновение. И Сашка запалил дом своими собственными руками. Евдокия стала председателем колхоза, созданного погорельцами в лесах Новгородской области после уничтожения деревни. Михаил выживал с детьми в эвакуации на Урале, где от пневмонии в возрасте 36 лет умерла его жена, моя бабушка Елизавета. А вот Варлаам и Ольга - это ленинградские страницы моего семейного альбома. Сегодня, когда мы вспоминаем первые дни блокады, я хочу перелистать именно их.

Перелистать в буквальном смысле слова. Нынешним летом Антонина Петровна Мишенкова, старшая дочь Ольги Васильевны Залётовой, передала мне фотографии (я впервые увидела лица некоторых родственников) и свой блокадный дневник. Нет, это не сенсация, потому что написан он не 12-летней девочкой, а взрослым человеком в 1961-1964 годах. Тося, так Антонину Петровну называют в нашей семье, вела дневник всю свою сознательную жизнь: 27 общих тетрадей. О блокаде - в дневнике № 13. Всего несколько страничек.

В 1941 году семья жила в Ленинграде на улице Куйбышева, дом 27, недалеко от Петровской набережной. Тося училась в школе, летом ей исполнилось 12 лет. Четырехлетняя сестра Люся ходила в детский сад. Мама работала на водопроводной станции, папа и дядя Варлаам - на Петровском судостроительном заводе № 5.

Из дневника Антонины Петровны Мишенковой:

«Первый недостаток пищи я ощутила еще осенью 1941 года. Мне оставляли ломоть белого хлеба и часть кочана свежей капусты. Приходя из школы, я жарила капусту, съедала всё и… не наедалась. Вечером жаловалась, что мне мало оставили, а надо мною шутили и советовали подтянуть поясок. Потом помню зиму, постоянный холод и непроходящий голод. Он притупил чувство страха, и мы уже не бежали в бомбоубежище, несмотря на объявление тревоги.

Попеременке с мамой ходили в магазин. Она заворачивала меня от подбородка до колен в детское ватное одеяло, затягивала ремнем и веревкой, как сверток, и я отправлялась на всю ночь в очередь за «продуктами» (крупа в граммах на человека, какой-то жир, сахар). Стояли в парадных - на улице не разрешали. Мои ровесники (мне шел тринадцатый год) стояли смирно и молчали. Детство за несколько месяцев как рукой сняло.

Потом было незачем стоять… Каждый день давали кусочек черного, тяжелого и липкого хлеба. Детям - по 75 граммов. В магазинах горели свечи, и в этом мерцающем освещении каждый напряженно следил за стрелкой весов - казалось, в граммах измеряется сама жизнь. Потом три дня не давали ничего. В эти дни умер дядя Варлаам. Умер тихо, редко и глубоко дыша. Умер 28 января 1942 года.

В день, когда опять стали давать хлеб. Мама положила кусочек на его крепко сжатые губы, но дядя уже ничего не чувствовал. Когда он перестал дышать, я съела хлеб. Первого февраля умер отец. Войдя в комнату, я увидела его лежащим на боку с широко распахнутыми светлыми глазами и с открытым ртом. Я громко заплакала, но мама резко оборвала меня: она обводила чернилами доверенность отца на получение хлеба по его карточке. Пока карточки не отоварены - смерть должна быть скрыта…

Наверное, я уже умирала. Лежала и уже ничего не хотела - чувство голода исчезло. Открыла ночью глаза и увидела маму, которая что-то палит в топке «буржуйки». Это были куски лошадиной шкуры. В огне шкура немедленно сворачивалась в трубку. Тогда она гвоздями прибила шкуру к доске и стала скоблить ее ножом. Дело пошло успешнее. Очищенную шкуру мама молола в мясорубке и варила студень. Студень был безвкусным и скользким. Мама почти силой впихивала в меня эту так называемую еду. Но тем, что я живу, я обязана маме».

Маме и Комбайну, крестьянской лошади, которая работала в Ленинграде извозчиком. В 30-х годах крестьян, не хотевших вступать в колхоз, лишали земли, и они отправлялись в Ленинград на заработки, сменив работу в поле на работу по перевозке грузов в городе. Эти лошади были съедены людьми еще в самом начале ленинградской блокады. Зимой 1942 года мама Тоси отправилась поискать топливо и случайно нашла шкуру Комбайна, которого знала вся семья.

Не только Антонина Петровна, но и сама Ольга Васильевна, и Люся, Людмила Петровна, рассказывали мне про Комбайна и считали, что шкура этой лошадки спасла им жизнь, поддержав в самую голодную блокадную зиму. Весной, опять же за студень, знакомая помогла Ольге Васильевне отвезти на саночках тела мужа и брата к больнице Эрисмана - оттуда покойников увозили на Серафимовское кладбище и хоронили в братских могилах.

Из дневника Антонины Петровны Мишенковой:

«Стала расти трава. Я ходила по тротуарным плиточкам и в их щелях собирала щавель с острыми узкими листочками; лебеду, вкус которой отлично помню и до сих пор. Лепёшки из лебеды жарили прямо на «буржуйке». Без масла, конечно. Тюря из кусочков хлеба в солёной воде казалась пищей богов. Потом появилась лимонная кислота, которая и помогла нам бороться с цингой. Пытаясь заполнить пустой желудок, воды с кислотой пили страшное количество.

А в августе всем женщинам с двумя и более детьми предложили эвакуироваться. Уже на вокзале нам на троих дали кирпичик хлеба и кастрюльку жидкой манной каши. Тогда этого было достаточно, чтобы сделать нас счастливыми».

После эвакуации семья вернулась в Ленинград, но их комната была занята. Ольгу Васильевну вновь приняли на водопроводную станцию и дали место в общежитии, где вдова с двумя детьми ютилась, пока ей не дали комнату-шкаф в доме во дворе-колодце на Херсонской улице. Но после всех скитаний и этот угол показался сёстрам волшебным дворцом.

Став взрослыми, Люся, Людмила Петровна, стала кондитером, а Тося, Антонина Петровна, тридцать лет работала в Ботаническом саду. В многоэтажке на аллее Поликарпова в Петербурге у 82-летней старушки сегодня самый красивый балкон. С весны до осени она ухаживает за маленьким садиком, в котором растут анютины глазки, львиный зев и душистый горошек.

В ленинградском мартирологе «Блокада 1941-1944» - памятнике нашей Великой Скорби, как говорится в предисловии к книге, среди сотен имен два имени имеют непосредственное отношение к моей семье: Варлаам Залётов и Пётр Мишенков.

Всего же в этой скорбной книге - более шестисот тысяч имен. В День начала ленинградской блокады 8 сентября мы вспоминаем их всех. Потому что это наша великая боль.

Надежда Рыбакова

Фото автора и из семейного архива

№ 35 (24419)

Самое читаемое